Я стоял перед открытым гробом и не сводил глаз с себя. Таким я видел себя последний раз – сильным, но слишком одиноким. Ужасно одиноким, непривычно одиноким. Я плакал, и слёзы текли по моим щекам, капая на моё пальто, на воротник. Я рыдал. Я рыдал громко и безутешно, я смотрел на себя.
На себя – это на моего брата – близнеца. Я говорю «я», потому что привык и не могу по-другому. Мы всегда были вместе и никогда не покидали друг друга больше чем на день. Да и день – это слишком много. Я был им, Он был мной, и всё чем мы были – это были Мы, а не я и он. Так было всегда…
Было начало весны. Моей первой весны без Него. Моей первой весны одиночества и пустоты. Сперва, я стоял неподвижно и просто смотрел, потом задрожали мои губы – так всегда бывает, когда я начинаю плакать. Я никогда обычно не заходил дальше этого, потому что рядом всегда был Он. Он знал что делать, Он был единственным, кто мог меня успокоить. Но Его рядом не было, и в этот раз Он не целовал мои дрожащие губы, наверное, из-за этого я и сорвался. Он вроде был рядом, но не со мной. Я почувствовал этот отвратительный комок в горле, который описывался в книжках, тот, который не позволяет сглотнуть и давит тебя изнутри, наворачивая пелену тебе на глаза. Этот отвратительный комок.
Я давился, мои губы дрожали, я стоял неподвижно, я смотрел на мёртвого себя. Он был прекрасен, как всегда. Он вроде спал, но не так, как я привык. Он спал один - и это было жутко. Обычно мы ложились вместе и поздно. Он обнимал меня и нежно целовал, шепча мне на ушко «сладких снов». Мы перевязывали наши руки ленточкой, что бы никто нас не смог разлучить. Мы так в детстве делали, чтобы родители нас не растащили по разным кроватям, а потом я уже не мог уснуть без этого ощущения привязанности. Я обнимал Его ножками, что бы быть просто ближе, чем обычно, ведь ночь – это наша полная близость и откровенность. Я не мог этого не делать. Ну, и наконец, мы прижимались губками друг к другу. Он брал мои, я - Его и мы засыпали. Я не мог представить ночь по-другому. Другой она почти никогда не была…
Я дрожал, дрожал всем телом. Дрожь с губ сорвалась с моим всхлипом и охватила меня полностью. Это было впервые – неконтролируемое подсознательное движение, которое вырвало меня из равновесия, позволяя всему напору хлынуть наружу. От неожиданности я вскрикнул, не видя ничего пред собой, я упал на колени, дрожа всем телом, не в силах остановить поток слёз из-за которых я ослеп.
... Шёл дождь. Может сильный, а может - нет. Я помню только, что вся одежда была мокрой, но от слёз или от ливня – не знаю. Я рыдал, как ребёнок. Хотя я и был ребёнком. Мы с Ним ни капли не изменились за всё 39 лет, что прожили вместе. Мы пообещали себе не взрослеть, а я всегда держу обещания, которые давал Ему. Поэтому я и рыдал, тогда там, над Его гробом, а не лежал рядом. Я держу своё слово ради Него.
Я рыдал как ребёнок, а рядом стояла Солнышко. Она просто стояла, она поджимала губки, совсем как Он. Но она не плакала, она стояла рядом со мной и сжимала мою руку. Она смотрела вперёд, а может на своего отца или в сторону, я не видел. Она сжимала мою руку и гладила мой мизинец своим большим пальчиком. Солнышку было всего 9 лет.
Это я придумал ей имя – Солнышко. Помню, мой брат ещё упирался, но потом сдался и не пожалел. Потом он миллион раз повторял «Наша Солнышко - настоящее солнышко! Одна такая на всём свете!» Солнышко была нашей дочкой, мы растили её вместе. Ну, точнее она была, конечно, Его дочкой, мать её не выдержала Нас и оставила ребёнка. Я был этому только рад. Не сильно уж так она мне нравилась, эта «мать»...
Я стоял на коленях, рыдая во весь голос. Я рыдал громко, потому что было такое ощущение, что если я буду реветь громче, там кто-то услышит и вернёт мне Его. Как будто это могло что-то изменить… а рядом стояла Солнышко и молчала. Ей было всего 9 лет. Она была похожа на своего отца и так же поджимала губки. У неё были большие чёрные глазки и длинные реснички. Она сжимала мою руку и гладила мой мизинец. Я лежал в гробу.
В тот день меня похоронили. Заживо. Это страшно, страшнее смерти, но я Ему обещал и я выполню всё.
Солнышко наклонилась ко мне и начала меня целовать. Я почему-то подумал, что это Он. Она собирала мои слёзы своими губками, каждую дорожку, нежно, как будто это хрустальные звёздочки, она собирала их с каждым поцелуйчиком, поэтому я, наверное, и перепутал её с Ним. Она делала это совсем как Он. И мне тогда стало спокойно. Она шептала мне на ушко слова, те, которые Он говорил когда-то мне. «Плохая жизнь прошла, папочка…» - сказала она тогда мне. Мой брат называл «плохой жизнью» то время, с которого мы узнали о Его болезни. Он всё время говорил, что плохая жизнь, как и любая жизнь – не вечна, что она тоже когда-нибудь пройдёт. Как же он не понимал, что жизнь – это жизнь, и мы были вместе. Мы просто не имели права называть её плохой. Но Он тогда только смеялся. Нет, не думайте. Плохая жизнь, это просто название. Эта была самая настоящая прекрасная жизнь. Мы наслаждались каждым мигом, как и прежде, мы жили НАШЕЙ жизнью.
Солнышко целовала меня в ушко и шептала мне слова. Половину я не понимал. Я забыл сказать, что комок в горле ещё и закладывает уши. Я чувствовал, как она меня тянет за руку, и я, повинуясь, встал и пошёл за ней. Она вела меня – сильная, как Он, смотрела вперёд, крепко сжимала мою руку. Я плакал, но уже беззвучно, она не проронила ни слезинки, она была сильной, ей было 9 лет. Она вывела меня из кладбища, вела меня по улице, не отпуская руки, и не переставая гладила мой мизинец. Я всё ещё чуть-чуть всхлипывал. У Солнышка было коротенькое чёрное пальто, которое едва доходило до её попки, на шее у неё был белый шёлковый шарф, который когда-то был Его шарфом, у неё были длинные чёрные сапожки и чёрное платьице. Она одела его, потому что знала, что мы очень любим, когда она в платьице. Это было редко – она предпочитала штаны или шорты.
Солнышко поймала такси, Солнышко усадила меня в машину, рыдающего дядю 39 лет и гладила мой мизинец, Солнышко успокаивала меня по дороге и заплатила таксисту. Солнышко вывела меня из машины и довела до нашего дома. Солнышку было 9 лет. Солнышко открыла дверь и завела меня в дом. Мои слёзы высохли. Я сразу взял её на ручки и обнял, положив её головку себе на плечико. Так я её любил держать. Солнышко заплакала. Солнышку было 9 лет.
Не раздевая её и сам не раздеваясь – в мокром пальто, в грязных штанах и ботинках – мы залезли под одеяло. Под Наше одеяло. Мы связали наши ручки Нашей лентой и я гладил её, собирая её хрустальные звёздочки по щёчкам. Я шептал ей слова, которые её успокаивали. Солнышко плакала, ей было 9 лет.
Я не знаю, сколько я проспал, помню только что когда проснулся - был уже вечер. Солнышко сидела около меня, ленточка лежала на подушке. Я смотрел на свою дочь и не верил глазам – Солнышко отстригла свои длинные волосы. Она подстриглась под своего отца. Она была в Его майке и в Его тапочках. Ей было 9 лет. Солнышко меня обняла и прошептала снова «Плохая жизнь прошла, папочка…Теперь всё будет по-другому…». Солнышко прикрыла глазки и глубоко вздохнула. В тот вечер она больше не проснулась. Мы с ней уснули вечным сном.
Здесь теперь новые Мы – я и Солнышко. Мы сделали всё так, как Он нам строго предписал и с первым обещанием мы справились прекрасно. Я продолжил заниматься нашим делом, а Солнышко стала Им там, тогда, на кладбище и заботилась обо мне так, как заботился бы Он. Только, кажется, она до сих пор не вышла из этой роли, и как я понимаю, не собирается выходить. Солнышко стала взрослой, взрослее своего отца и его брата, ей было 9 лет.+