покричи для меня
В какой-то из жизней я был мальчиком из 39-го. Иногда я просыпаюсь им.
Миссис Норвилл сидит в кресле-качалке на крыльце своего дома. Из открытого настежь окна свесилась занавеска, ее раздувает ветер. Кресло тихо поскрипывает, миссис Норвилл дремлет в тени навеса, но если мы пройдем совсем близко, то тут же проснется и позовет попробовать ее фирменный кекс с лимонной цедрой, знаменитый, наверное, на всю Луизиану.
«Мальчики, - скажет она, доставая из холодильника ледяной апельсиновый нектар, - угощайтесь, что же вы на пороге стоите». Лимонад настолько холодный, что графин покрывается тонкой корочкой льда, а пирог к нашему приходу уже успеет остыть.
Я поворачиваюсь на пятках к Тому. Его волосы и ресницы стали почти белые от солнца за лето, а кожа настолько черной, что кухарка постоянно смеется - скоро будет путать его со своим сыном Джо.
-Хочешь, покажу кое-что?
- Что? – лениво протягивает Том, поднимая велосипед с дороги.
- Смотри, - я засовываю руку в карман шорт и достаю помятый спичечный коробок. Осторожно отодвигаю крышечку и протягиваю открытую ладонь.
- Ого, да он же дохлый, - Том наклоняется, чтобы рассмотреть жука поближе.
- Сам ты дохлый! – обиженно говорю я и убираю коробок обратно в карман, закидывая ногу через седло велосипеда. – Ты хоть видел когда-нибудь такого огромного светляка?
- Видел-видел, и не таких видел, - Том отталкивается от земли, вцепляется в руль обеими руками, и всего через пару секунд уже в нескольких метрах от меня.
Я нагоняю его только на выезде из города, где желтоватым морем раскинулись кукурузные поля. Солнце печет мне в спину, а полуденный жар выматывает настолько, что мне начинает мерещиться звяканье кубиков льда в стакане сока. Пыль как туман поднимается с грунтовой дороги, песок летит в глаза. Колосья чуть слышно шуршат сухими листьями, когда мы, бросив велосипеды на обочине, врываемся в кукурузную стену. Не видно ничего кроме голубого кусочка неба над головой - вокруг только золотые хрустящие заросли.
Мы бежим. Бежим, пока в ногах еще остаются силы, а в горле голос, чтобы кричать. Когда мы останавливаемся, чтобы немного отдышаться, поле уже за спиной, а впереди болотистый лес, с небольшим почти полностью заросшим травой озером в самой середине, купаться в нем, конечно, нельзя, зато это отличное место, чтобы ловить головастиков, а если очень повезет, то можно поймать и тритона. В прошлом году старший брат Тома поймал целых три штуки и посадил их в банку из-под джема, со всех, кто хотел на них посмотреть, он брал плату в пять центов. Желающих было немного, честно говоря, на тритонов посмотреть хотелось всем, но платить за это не хотел никто.
- Что делать будем? – Том стоит, подняв ладонь к лицу, прикрываясь от солнца.
- Не знаю, - говорю я, потягиваясь.
Мы входим вглубь леса, над головами, испуганно щебеча, взлетает целая стая птиц. Сразу становится темно. Здесь свежо, даже немного прохладно. Пахнет влажной травой, ряской, на обездвиженной поверхности воды. С кипарисов свешиваются мхи, похожие на длинные седые волосы. Пот на лбу быстро высыхает. Я хочу остаться на берегу еще немного, чтобы не возвращаться в поля – ад, дышащий жаром лета. Отсюда, с края низины, видно и дорогу, по которой с пыльными хвостами, проносятся редкие автомобили, и кукурузную ферму, и даже немного город.
Мы находим отличные палки, не толстые и не тонкие, и начинаем исследовать илистое дно озерца. Палка входит в ил мягко, будто бы дна вовсе и нет.
- Глубоко, - вздыхает Том, - а может, это вообще болото.
Я молчу, увлеченный занятием.
- А помнишь, мистера Филипса, ну, этого, заправщика, - Том встает, кидает палку в воду, отряхивает руки и вытирает ладошки о штаны.
- Ну, - я смотрю на него снизу вверх.
- Он же утоп. В болоте. Так, может, он, это, тут и утоп.
Я сначала даже немного пугаюсь, но потом смеясь, бросаю палку на землю.
- Отсюда до больших болот не меньше пятидесяти миль, - говорю я, оглядываясь по сторонам.
Вокруг только низкие кипарисы и светло-зеленые камыши.
Домой мы возвращаемся поздно, солнце медленно закатывается за горизонт. Жара сменяется приятной прохладой, но нагретый за день асфальт все равно теплый, я чувствую это сквозь подошву кед. В тишине улиц стрекочут цикады. В домах горит свет. Мы идем пешком. Я прощаюсь с Томом на пересечении Т. и Н. стрит, а сам поворачиваю влево. Ехать совсем не хочется, я иду медленно, слушая, как из домов с распахнутыми настежь дверьми доносится звуки телевизора, шипение радиоприемника, стук стаканов и звяканье столовых приборов. Кто-то смеется, где-то вдалеке гавкает собака. Какая-то женщина вышла на крыльцо, на ней легкое хлопковое платье, в руках стакан с содовой. Ее лицо скрыто тенью ветки дерева, наверное, она улыбается, а, может, она спокойна и не видящим взглядом, смотрит на соседние дворы. У нее тонкие пальцы и красивые щиколотки. Она стоит босая, прислонившись плечом к колонне веранды.
Я захожу в дом с заднего входа, оставив велосипед у дерева во дворе. На кухонном столе стоит стакан молока, выпиваю его залпом. Прохожу в холл, откуда видно отца и маму, сидящих в гостиной спиной ко мне. Отец читает газету, закинув одну ногу на другую. Мама, кажется, дремлет, положив голову ему на плечо. Их силуэты подсвечиваются белым – телевизор включен, но никто его не слушает. Я сажусь на ступени и смотрю на родителей. Отец складывает газету, прижимается губами к виску мамы. Она просыпается.
Я тихо, чтобы никто не заметил, поднимаюсь наверх. Раздеваюсь и ложусь в постель. Мама еще зайдет ко мне через несколько минут, под ее мягкими шагами скрипнут половицы, когда она подойдет к двери. Я притворюсь, что уже сплю, а она присядет на край кровати погладит меня по щеке. Я засну под бормотание телевизора из гостиной и стрекот цикад с полей.
Миссис Норвилл сидит в кресле-качалке на крыльце своего дома. Из открытого настежь окна свесилась занавеска, ее раздувает ветер. Кресло тихо поскрипывает, миссис Норвилл дремлет в тени навеса, но если мы пройдем совсем близко, то тут же проснется и позовет попробовать ее фирменный кекс с лимонной цедрой, знаменитый, наверное, на всю Луизиану.
«Мальчики, - скажет она, доставая из холодильника ледяной апельсиновый нектар, - угощайтесь, что же вы на пороге стоите». Лимонад настолько холодный, что графин покрывается тонкой корочкой льда, а пирог к нашему приходу уже успеет остыть.
Я поворачиваюсь на пятках к Тому. Его волосы и ресницы стали почти белые от солнца за лето, а кожа настолько черной, что кухарка постоянно смеется - скоро будет путать его со своим сыном Джо.
-Хочешь, покажу кое-что?
- Что? – лениво протягивает Том, поднимая велосипед с дороги.
- Смотри, - я засовываю руку в карман шорт и достаю помятый спичечный коробок. Осторожно отодвигаю крышечку и протягиваю открытую ладонь.
- Ого, да он же дохлый, - Том наклоняется, чтобы рассмотреть жука поближе.
- Сам ты дохлый! – обиженно говорю я и убираю коробок обратно в карман, закидывая ногу через седло велосипеда. – Ты хоть видел когда-нибудь такого огромного светляка?
- Видел-видел, и не таких видел, - Том отталкивается от земли, вцепляется в руль обеими руками, и всего через пару секунд уже в нескольких метрах от меня.
Я нагоняю его только на выезде из города, где желтоватым морем раскинулись кукурузные поля. Солнце печет мне в спину, а полуденный жар выматывает настолько, что мне начинает мерещиться звяканье кубиков льда в стакане сока. Пыль как туман поднимается с грунтовой дороги, песок летит в глаза. Колосья чуть слышно шуршат сухими листьями, когда мы, бросив велосипеды на обочине, врываемся в кукурузную стену. Не видно ничего кроме голубого кусочка неба над головой - вокруг только золотые хрустящие заросли.
Мы бежим. Бежим, пока в ногах еще остаются силы, а в горле голос, чтобы кричать. Когда мы останавливаемся, чтобы немного отдышаться, поле уже за спиной, а впереди болотистый лес, с небольшим почти полностью заросшим травой озером в самой середине, купаться в нем, конечно, нельзя, зато это отличное место, чтобы ловить головастиков, а если очень повезет, то можно поймать и тритона. В прошлом году старший брат Тома поймал целых три штуки и посадил их в банку из-под джема, со всех, кто хотел на них посмотреть, он брал плату в пять центов. Желающих было немного, честно говоря, на тритонов посмотреть хотелось всем, но платить за это не хотел никто.
- Что делать будем? – Том стоит, подняв ладонь к лицу, прикрываясь от солнца.
- Не знаю, - говорю я, потягиваясь.
Мы входим вглубь леса, над головами, испуганно щебеча, взлетает целая стая птиц. Сразу становится темно. Здесь свежо, даже немного прохладно. Пахнет влажной травой, ряской, на обездвиженной поверхности воды. С кипарисов свешиваются мхи, похожие на длинные седые волосы. Пот на лбу быстро высыхает. Я хочу остаться на берегу еще немного, чтобы не возвращаться в поля – ад, дышащий жаром лета. Отсюда, с края низины, видно и дорогу, по которой с пыльными хвостами, проносятся редкие автомобили, и кукурузную ферму, и даже немного город.
Мы находим отличные палки, не толстые и не тонкие, и начинаем исследовать илистое дно озерца. Палка входит в ил мягко, будто бы дна вовсе и нет.
- Глубоко, - вздыхает Том, - а может, это вообще болото.
Я молчу, увлеченный занятием.
- А помнишь, мистера Филипса, ну, этого, заправщика, - Том встает, кидает палку в воду, отряхивает руки и вытирает ладошки о штаны.
- Ну, - я смотрю на него снизу вверх.
- Он же утоп. В болоте. Так, может, он, это, тут и утоп.
Я сначала даже немного пугаюсь, но потом смеясь, бросаю палку на землю.
- Отсюда до больших болот не меньше пятидесяти миль, - говорю я, оглядываясь по сторонам.
Вокруг только низкие кипарисы и светло-зеленые камыши.
Домой мы возвращаемся поздно, солнце медленно закатывается за горизонт. Жара сменяется приятной прохладой, но нагретый за день асфальт все равно теплый, я чувствую это сквозь подошву кед. В тишине улиц стрекочут цикады. В домах горит свет. Мы идем пешком. Я прощаюсь с Томом на пересечении Т. и Н. стрит, а сам поворачиваю влево. Ехать совсем не хочется, я иду медленно, слушая, как из домов с распахнутыми настежь дверьми доносится звуки телевизора, шипение радиоприемника, стук стаканов и звяканье столовых приборов. Кто-то смеется, где-то вдалеке гавкает собака. Какая-то женщина вышла на крыльцо, на ней легкое хлопковое платье, в руках стакан с содовой. Ее лицо скрыто тенью ветки дерева, наверное, она улыбается, а, может, она спокойна и не видящим взглядом, смотрит на соседние дворы. У нее тонкие пальцы и красивые щиколотки. Она стоит босая, прислонившись плечом к колонне веранды.
Я захожу в дом с заднего входа, оставив велосипед у дерева во дворе. На кухонном столе стоит стакан молока, выпиваю его залпом. Прохожу в холл, откуда видно отца и маму, сидящих в гостиной спиной ко мне. Отец читает газету, закинув одну ногу на другую. Мама, кажется, дремлет, положив голову ему на плечо. Их силуэты подсвечиваются белым – телевизор включен, но никто его не слушает. Я сажусь на ступени и смотрю на родителей. Отец складывает газету, прижимается губами к виску мамы. Она просыпается.
Я тихо, чтобы никто не заметил, поднимаюсь наверх. Раздеваюсь и ложусь в постель. Мама еще зайдет ко мне через несколько минут, под ее мягкими шагами скрипнут половицы, когда она подойдет к двери. Я притворюсь, что уже сплю, а она присядет на край кровати погладит меня по щеке. Я засну под бормотание телевизора из гостиной и стрекот цикад с полей.
-
-
02.05.2012 в 15:39-
-
02.05.2012 в 23:32я рад, спасибо)