Утро.

[broom-broom]

Иногда бывает так, что ты вдруг неожиданно просыпаешься, долго лежишь в кровати и медленно перебираешь мысли в голове, типа, с чего бы это, ведь ещё так рано?
Солнце только-только показало свой краешек, осторожно окрашивая ближайшие облака бледно-золотым цветом, а в доме все ещё спят…, кроме мамы.
У неё всегда много дел.
Вот и сейчас слышно приглушённое бряцанье тарелок, кастрюль, стук ножа о разделочную доску, и тонкий, осторожно вползающий под дверь, запах чего-то жареного.
Но все остальные спят, дом ещё спит, и ты слышишь его дыхание. Мерное, тихое, но глубокое, каждый его вдох умиротворяет, а выдох расслабляет и очищает…, сон.
Но солнце уже проснулось, выбралось из-за горизонта почти наполовину и щедро заливает всё, до чего может дотянуться ярким светом, прогоняя тени, будоража природу и настойчиво выставляя сон из своих владений.
Дом ещё спит, его дыхание всё так же размеренно и умиротворенно, но это ненадолго.
Вот какая-то птаха бодренько вспорхнула на куст сирени под окном и деловито защебетала, к ней тут же присоединилось ещё несколько знакомых, и они начали громко и весело о чём-то спорить, заодно заставляя просыпаться всё вокруг.
Послышался скрип двери, быстрые шлепки по полу голых ног, громкий зевок и скрип кровати, шуршание одежды, смех, подзатыльники, запах завтрака становился всё настойчивей и вкусней….
Дом проснулся, мне тоже пора было вставать.

+

@темы: Шляпа

---

Мой Рэн - цикл "Записки Города Снов"

[.последний ноябрь.]

Я помню старого Рэна. Худощавый и сугубо верующий старик, всегда выделялся среди многих. И не только своей словоохотливостью на тему вероисповедания, но и жизненной позиции, в которой придерживался исключительного затворничества.
Его хибара, как ни странно, находилась на горе. И полу завалившееся строение жители Города Снов именовали, не иначе, как Храмом. Старику было плевать на прозвище собственного дома и на то, что большинство, приходящих к нему "соседей", считали его сумасшедшим.

- Вот такая история, однако идут. И все же идут ко мне за советом. Не они ли безумны в своем бесконечном уважении к умалишенному? - говорил он как-то мне. Я частенько заходил к нему почитать старых книг. У него их было множество и на многих языках, большинство из которых, остались бы загадкой даже для самого искушенного лингвиста.
- Они завидуют тебе, - отвечал я с улыбкой и снова припадал глазами к пожелтевшим страницам.

Но в тот день Рэна не оказалось дома. Дверь была заперта, а в щели торчала записка.
"Моему дражайшему Майклоу" - аккуратным почерком.
Вот так, в чтении данного послания, я и добрался до дома. Припустил дождь и слова стали смываться с одинокого пергамента, но смысл, что несли в себе откровения старика, оставался со мной всю жизнь...

...

"Майкло. Быть может ты мой племянник, а может и сын, кто знает. Все мы ходим под Богом и все его дети. Но суть не в этом.
Много лет я скитался по свету и еще больше среди собственных мыслей. Проходящие мимо облака, всю мою жизнь безмолвствовали, даже не смотря на мою искреннюю веру в них. В пору стало сомневаться, но моя вера крепла день ото дня. И, быть может, слыл я безумцем в глазах прочих и, стало быть, советы мои лишь укрепили в них это предположение, однако до конца я был уверен в своей правоте. Бог есть.
Бог существует, мой мальчик. И это не бред.
И теперь ты полагаешь, что до этого дня я не верил в Бога. Ты ошибаешься. Я верил, но в том-то и дело, что ВЕРИЛ. А ныне, я ЗНАЮ, что он есть. Вчера вечером, после твоего ухода, он написал мне письмо. Как же я был счастлив!
Мы с ним переписывались, и он поведал мне очень много. Рассказал мне тысячи историй, но лишь с одним условием - не спрашивать, почему все это досталось именно мне. И знаешь, я не задавал этого вопроса.
На утро же я отправился епископу и все ему рассказал. В доказательство поведал ему пару тайн мироздания. И знаешь, что он мне ответил?

- Пойди проспись, старик. От тебя разит за версту"

Он ведь не знал, что алкоголь не бывал у меня внутри, вот уже, пятнадцать трудных лет.
За эти дни я прошел три Святыни нашего мрачного города, но ни один священнослужитель не поверил мне.

- Да кто ты такой, чтобы Бог с тобой разговаривал? Немощный и бестолковый. Чем заслужил ты великую милость Всевышнего? Долгие годы надо поклоняться ему, чтобы он хотя бы взглянул на тебя с небес. Всю жизнь ему надобно жертвовать, дабы дети твои родились здоровыми. Что ты сделал из этого, ведь никто из нас ни разу не видел тебя в Святыни.

Им и невдомек, что Бог видит каждого и разговаривает с каждым. Только слышат его единицы. Алчность, порочность, сладострастие - все это заглушает его волшебный голос. Угадаю твой следующий вопрос - Как что-то может заглушить самого Господа.
Отвечу. Не желание услышать порождает не желание говорить. Кто умеет слушать и видеть, тот услышит и увидит. Жалкие людишки не сомневаются в своем превосходстве над самими собой.

И вот когда не услышали меня "Божьи Слуги", я пошел в народ. Я стал мессией и стал вещать. И через двадцать минут в меня полетел первый камень. Так меня и забили на площади Св. Авеля. Я мертв, мой мальчик, но пишу тебе, как писал мне Отец Наш. Он здесь, я теперь с ним - по правую руку от него.
Пишу я тебе, чтобы сказать, что ключ от моей библиотеки у Аглаи из "Северного Бора". Приходи туда, читай и не забывай кормить Бинокля, он верно уже скучает по мне, а я вижу его.

Сохрани это письмо и никому не показывай. Никому и никогда не рассказывай, что Бог существует, ведь люди не смогут принять того, что существует кто-то выше и могущественнее их. Верить - одно, знать - совсем другое...
И еще...
Слушай, мой мальчик. Тебе он тоже шепчет..."

---

Пианист

[Hyoten]

Ночной весенний воздух был ледяным но он всё равно открыл окно, вдыхая полной грудью. Глубокая ночь, звёздное небо и пьянящий запах обновления.
Он сжал пальцами тяжелый бархат старых портьер, чтобы как-то удержаться на пороге сознания. Разум трепетал, как крылышки мотылька, танцующего у открытого огня свечи. Парень вглядывался в столь притягательную тьму, главенствующую за стенами его фамильного особняка. Ветерок колыхнул его волнистые волосы, отбрасывая их назад. Холод пробирался под тонкую шелковую рубашку, вызывая неприятные мурашки. Пальцы до сих пор покалывало от клавиш. Сегодня он занимался допоздна, оттачивая навыки игры на фортепиано. Часть сложного музыкального этюда никак не поддавалась, но он был настойчив. Когда часы пробили двенадцать ночи, парень смог сыграть то, что хотел.
Душевное спокойствие мешалось с опьянением собственным мастерством и этой ночью. Его взгляд настойчиво отыскивал что-то за окнами, но ночь не выдавала своих секретов за так. Ей, могущественной правительнице, нужна была жертва. Её ядовитый смех отголосками долетал в комнату, и он всё судорожнее сжимал старый теплый бархат тонкими пальцами.
- Что ты хочешь? - уже почти сдавшись, хрипло прошептал он.
Душа болезненно сжалась в предчувствии страшного ответа. Однако...
В чернильном небе вдруг зажглась звезда, за ней вторая... Луна показала свой бледный лик. Пианист выдохнул, позволив улыбнуться коварной соблазнительнице. На сегодня он был прощен.

+

@темы: tsuioku

---

[H for harmony]

Шелк!- из машины показалась бритая голова. - Бац! Пи-пи-пи!
Человек в кожаной куртке и милитари штанах направился к подъезду.
''ул. Огородная 28''
Глубоко вздохнув, он открыл парадную дверь.
Ровно через 2 часа 36 минут она с грохотом распахнулась и Человек поспешно сел в машину. Больше его здесь никто и никогда.
Это случилось лет 10 назад. 8 из которых Человек скрывался в лесу.
Он был один. Далеко от людей. В глубокой чаще.
Но это была лишь иллюзия. Иллюзия для общества, для всех кого Он считал ''удодами'' и ''даунами''.
Он был далеко не одинок. В его землянке жили еще двое. Двое. Алиса и Луша.
Алисе всегда было около 30, а Луше... мало. Он был совсем маленьким.

...

Она нежно называла Человека ''Любчик''. Возможно, когда-то давно, его звали Любомир, а может и нет. Когда-то давно, он был директором пивзавода. Был солидным штрихом, он слушал нирвану и ходил в кедах под деловой костюм. И это мы промолчим про его образ жизни и привычки, особенно про хобби.
Но всё быстротечно.
Он был один. Далеко от людей. В глубокой чаще.
Но это была лишь иллюзия. Иллюзия для общества, для всех кого Он считал ''удодами'' и ''даунами''.
Он был далеко не одинок. В его землянке жили еще двое. Двое. Алиса и Луша.
Алисе всегда было около 30, а Луше... мало. Он был совсем маленьким.
Она нежно называла Человека ''Любчик''. Возможно, когда-то давно, его звали Любомир, а может и нет. Когда-то давно, он был директором пивзавода. Был солидным штрихом, он слушал нирвану и ходил в кедах под деловой костюм. И это мы промолчим про его образ жизни и привычки, особенно про хобби.
Но всё быстротечно.
Мгновенье- и в морге он встречает свою единственную.
Другое - он пьяница без работы, почти бомж.
Третье - он узнает что Алиса ''залитела''. От него. Попытки начать всё заново, работать, как прежде... но его никто уже не ждал на прежнем месте. Он впахивал днями и ночами каким-то сраным грузчиком.
Ненавидя себя он делает максимум. Не для себя. Точнее косвенно.
Вечером передали штормовое предупреждение. Днем всё изменилось.
По тв его любимую рекламу прервал с
рочный выпуск ''24 на 7''.
''...над Черным морем упал самолет номер... погибли...'' . Люб не придал этому какого-то значения, а потом не мог поверить. Шнырял по квартире с телефоном у уха.
Этим рейсом возвращались она с мужем. Ладно, этот жирный урод , но...
Того не осознавая, он нажрался до зеленых чертиков и уже ничего не помнил.
Жутко пьяным он приехал в аэропорт. Вымагал твоя Алису, Алису которая теперь обязана была быть только его.
Он нашел ее, нашел. Но никто кроме него ее не замечал. поэтому он забился в самую глушь, грохнув перед этим тех, кого больше всех говорили ему ''неправду''. как можно дальше от других таких же, где их ( или лучше сказать ''его'') счастья никто не мешал бы.
- милый,мы вернулись.
- дорогие, - тихо произнес Человек и ласково улыбнулся.
- пап, паааап, сматри, что мне мама далаааа! - и малыш подбежал к нему и протянул ручку.
- и что же?
Через мгновенье он метался в панике по своему ''псевдодомику''. Швырнув ребенка в право, стулья летели на север...
Очнувшись, перед ним открылась ''милая'' картина: всё в дребезби развито, разбросано, но пиком всего этого были испаряющиеся трупы дорогих людей(людей?).
Как-то, после этого, Человек попал в дурку. в которой его ''пролечили'' немного больше 2 лет, выдав справку о том, что теперь он якобы здоров(!!!?)
Но выйдя он продолжал уже тихо ненавидеть зеркала.
Из-да них он потерял всё: смысл, веру, любовь, да вообще ''жизнь''. Но как дальше существовать? Сплошные витрины, стекла нашим, отражение в солнцезащитных очках...
Он был неуклюж. Никогда не ходил в вещах, которые могли бы отражать его. Не поднимал глаз со своей обуви, которую он соответственно никогда не чистки.
Всё вокруг легким движением лома лешалось отражения. Он твердил, что теперь нигде и никогда...
Но он ошибался. И это стоило бы ему пожизненным, если бы не ...

@темы: манекены

---

Немного лживых мыслей

[Вороний Череп]

Хорошо быть сигаретой. Немного помятой, предпоследней, чуть не сломанной случайно в дрожащих от холода пальцах. Нервно скуренной за несколько затяжек в ожидании кого-то или чего-то, может быть – чуда, а может просто поезда. Быстро-быстро исчезнувшей дымом в осеннем простуженном небе. Или быть тонкой, дамской, со следами помады на фильтре. Чтобы медленно, прочувствовано тянули из тебя дым, лежа в кровати в сладкой истоме. Вместо ненужных слов наполнять легкие и комнату, теряясь в душном запахе страсти. А может, первой сигаретой из новой пачки, белой, абсолютно прямой, которую с трудом достали из тесной компании ей подобных. Весело подмигивая красным огоньком, заполнять неловкую паузу, растягивая момент перед последним объяснением. И, недокуренную, тебя выбросят под ноги и безжалостно растопчут, чтобы, заикаясь, начать говорить…
Хорошо быть сигаретой. А можно быть чашкой кофе. Растворимым, мерзким на вкус кофе, выпитым в понедельник кем-то с похмелья. Ненужным ритуалом, привычкой. Или наоборот – быть сваренным точно по рецепту, до мельчайших подробностей воспроизведенным с кулинарной книги. И выпитой за деловым разговором, практически незаметно. Лишь кто-то скривится от горечи, да тайком бросит в рот конфету. А может, сваренным ночью веселым парнем с красными от недосыпа глазами. Стать верной помощницей на сорок минут – пока пишется недостающий кусочек главы. Мелькают буквы на мониторе, а ты давно остыл и уже не истекаешь белесым дымком.
Хорошо быть кофе. Или, почему бы не быть ключами? Оставленными на тумбочке, перед уходом, с запиской: «Если ты когда-нибудь вернешься, они понадобятся». Последней надеждой отыскать пристанище и тепло. Или же быть выкинутыми безжалостной рукой. Чтобы никогда не возвращаться. Стать сожжёнными мостами для конкретно взятого человека. А может, все будет гораздо прозаичнее – каждый день открывать и закрывать дверь, за которым семейный очаг и уют. Абонемент в сказку.
Хорошо быть ключами. А вот человеком лучше не быть. Сложно это, и никому не нужно.

---

[little dittle]

привет. мне нужно очень многое тебе сказать. и даже неважно что ты умерла.
я знаю что это письмо ты сможешь прочесть. сегодня во сне я все поняла.
про тот год, и про мои чувства. все было предельно ясно. но когда я проснулась, то ничего не помнила.
совсем скоро тебя не будет нигде. точнее будешь, но уже не та ты, которую я любила.
а другая, новая ты. как появляется бабочка, когда гусеница умерев, проходит через состояние кокона.
заметь, я научилась не писать обращения к тебе с большой буквы. потому что большую их часть ты не прочтешь.
наверное ничего фатального в твоей смерти нет. потому что это единственный способ очищения.
если бы ты была жива, то я не смогла бы тебя простить никогда. а сейчас. тебя нет.
ты не была больна, тебя никто не убил.
ты просто не смогла перейти из одного дня в другой.
смерть как растворитель для краски. в воскресенье мы с тобой встретились во сне.
и поговорили. но на главный вопрос ты не ответила мне.
ты была живая и улыбалась. и мне было тепло. потому что в этот раз все получилось.
когда человека больше нет в привычном понимании – любить становится бессмысленно.
и я перевела любовь в память. ведь когда ты была жива, лучше тебя никого не было.
по-своему я тебя простила. хотя если ты воскреснешь, то я буду презирать нас обеих.
поэтому лучше тебе быть мертвой. ведь презрение плохое чувство.
а светлая память, которая так похожа на твою улыбку – это хорошо.
твоя улыбка всегда была самой красивой. как и ты. это был открытый космос.
поэтому пожалуйста не воскресай. я не хочу тебя больше, ни в каких видах и формах.
и вообще пришла весна. ты бы все равно утонула в одной из луж.
не самая лучшая смерть. лучше разбиться о небо и смотреть вниз.
чем остаться на земле и вечно смотреть вверх. зная – что никогда не дотянуться.

@настроение: хочется курить

---

[наедине с собой]

Когда-то я любил смотреть на нее и делать ей больно. Действия одновременные, длительные. Паст прогрессив? К черту. Сейчас со мной рядом кружка с кипятком, в которой болтается остаток некогда лимона. Правила русской орфографии совсем забываются и печальные мысли о том, что России не быть Третьим Римом все чаще одолевают меня. Еще появилась одна гениальнейшая мысль, после расставания с ней, а именно: помимо Господа Бога есть еще и Дьявол. Почему-то люди все чаще (а, как мне кажется, они и вовсе не думают об этом) забывают о нем. Доступно? Вполне. Случилась беда в жизни, на кого сетуете? Конечно на Бога. Но почему о Воланде забываете? Ведь раз есть Бог, то есть и Дьявол. Со своими коварствами, со своими мелкостями, которые доводят до сумасшествия, со своими проказами в виде Аннушкиного масла. И вообще я не об этом. Я о сожалении принялся писать. Сожалели ли вы о том, что в жизни не имеете возможностей? Каких либо? Да хотя бы возможности вернуть ее, сделать что-то лучше, сделать иначе и не больно? Сожалеете? Вот я да. И мне от того жарко. И ладошки потеют. Когда совершаю какую-то неправильность всегда меня бросает в жар. Приток крови в голову, не в сердце. А, как оно, да? Вы помните ее чудесные мускатные волосы? Я даже чувствую их терпкость. Я даже чувствую сладкий запах сальных желез. Если вас возбуждает запах пота вашего избранника, то это действительно ваш избранник. А ведь это только воспоминания. Вот она сидит, волосы распустила. И лопатки, лопатки торчат. Меня всегда в ней привлекали ее тонкие, торчащие лопатки! А еще. Когда у нее волосы собраны в хвостик – она совершенно другая от того. Я не говорю, что некрасивая, я говорю другая. А сейчас она распустила волосы, запах распространился так далеко, что я чувствую его сквозь череп. Не нужны особые знания в биологии, чтобы делать такие заявления. Я с ней становился мягким, вялым, податливым. Что может быть хуже, для такого как я? Замолчите и не вините меня. Замолчите, не переношу этого. Интересно, Достоевский, если бы жил в наше с вами время, писал бы свои шедевры вручную? Т.е. на листке, как он это делал, или же используя передовые технологии? Она меня всегда поправляла. Всегда указывала на мои ошибки. Будь то капельки пасты на зеркале, неправильное ударение в слове «мизерный» или неверный темп в сексе. Да и потом, я любил засыпать с ней. И что же я сделал? Я вычеркнул ее из жизни. Из головы не вычеркнул, а из жизни сумел! А она так прекрасна. Я больше, чем уверен, что и сейчас она прекрасна. И лопатки, и бирюзовые вены на ладошках - в ней все это сохранилось. Все это есть. Но меня нет. И никогда не было. До нее был не я. До нее был человек. С ней - ничтожество. Без нее - никто. Без нее я хуже черта, тот хотя бы ноги может ломать в темноте. А я лежу. Я даже не я. А ее лопатки вечны.

---

Тропа

[Вороний Череп]

The Path

по мотивам одноименной игры

Помни одно просто правило – никогда не сворачивай с тропы. Помни, потому что его нужно нарушить.
Светлая солнечная тропа. Она так и стелется под ноги, обещая безопасное путешествие. Но стоит сделать шаг в сторону – и со всех сторон окружает темный дремучий лес, скрадывающий звуки и цвета. Тебе страшно? Оглянись! Тропы уже не видно…
Ты попала в западню, птичка.
Но это не страшно, никогда не страшно – ты здесь уже была. И крепче любой цепи тебя держит здесь собственное любопытство. Что там? Кто твой Серый Волк?
Хм, едят ли волки маленьких девочек? Но куда более интересно, едят ли маленькие девочки волков?
Пой, пой, птичка. Когда поешь, кажется, будто сырой сумрак леса отступает. Это самообман.
Этот мир слишком маленький. И птицы не поют. Тут волки вместо птиц. И вместо людей – тоже. Они маскируются под деревья и опадают листьями, бродят по лесу в поисках самих себя.
Тихо-тихо, иначе тебя заметят!
Все равно, куда ты пойдешь, все равно, что ты сделаешь. Ты не сможешь выиграть – здесь, как и в реальности, просто нет победителей.
Что делает сцена посреди леса? Что делает лес вокруг сцены? Кто ждет тебя, подпирая спиной фонарь?
Не ходи туда! НЕ ХОДИ ТУДА!!!
Любопытство губит не кошку, а птичку. Фальшивая мелодия обрывается. Серый Волк тебя никогда не отпустит…
Этот мир слишком маленький, чтобы вечно бегать от своей смерти. Поэтому ей достаточно просто подождать, когда птичка сама сядет на острие косы.
Ты давно не живешь. Ты вообще жила? Хотя бы когда-нибудь?
Все уже случилось. Больше нечего бояться, дурочка…

---

[moreamore]

часть 7.
В один из весенних дней в Эверглейдс Кейт радостно сообщила, что ее берут в балетную школу Juilliard в Нью-Йорке.
Мы с Нэтом лежали на траве возле клумбы только зацветающих тюльпанов, когда увидели ее, бегущую к нам от автобусной остановки. По тому, как были растрепаны ее волосы, я предположил, что сначала она искала нас дома.
- Да, потом еще и в RockCandy. А может, даже до центра добежала, - Натан хитро прищурился, глядя на меня. Мне всегда нравились моменты, когда мы думали об одном и том же и могли "читать мысли" друг друга.
Мы знали, что сегодня в студию Кейт на репетицию приезжают преподаватели Juilliard, поэтому решили не появляться даже рядом с балетными классами, а забрать ее после смотра, но она освободилась раньше, чем мы думали. Когда постоянно общаешься с человеком, появляются определенные правила игры. В отношении Кейт мы запомнили по опыту прошлых ответственных для нее выступлений, что лучшая поддержка - не дергать и не зудеть, рассказывая, что все у нее получится, а удалиться ровно на столько, на сколько желаешь ей удачи. Поэтому мы в Эверглейдс.
Кейт порядком запыхалась, бежала медленно, постоянно спотыкаясь и путаясь в слишком длинном сиреневом платье из шифона, поэтому я побежал ей навстречу. Увидев, что я спешу к ней, она махнула мне рукой и закричала: "Дилан, они выбрали меня! Меня!" - мне оставалось лишь подскакивать от счастья, чувство гордости за нее разливалось по телу, и я заметил, как тяжело мне становится дышать от переизбытка эмоций. Раскинув руки в стороны, я несся к ней сломя голову, а она стояла так же с руками в стороны для объятий и светилась.
Дойдя до Натана, мы плюхнулись рядом с ним на траву, по нашим радостным лицам он понял, что скоро нам придется расстаться с Кейт.
- Ну что, Кейт, теперь и в Нью-Йорке знают, что ты лучшая в мире танцовщица? - Нэт ни разу не был на балете вне нашего города, но упорно называл ее лучшей в мире, несмотря на то, что она протестовала и на щеки ее набегал румянец. А я был с ним согласен, хотя тоже не видел постановок без участия Кейт.
- Льстец! Но мне достаточно знать, что я лучшая для вас, - она протянула руки и, обвив наши шеи, прижала наши головы к своей.
Так мы и лежали в обнимку - Натан, Кейт, я. На самом деле, всегда окружали любители прижать нас с Нэтом и загадывать желание, находясь между нами. За почти 17 лет это порядком надоело, поэтому все беспардонные верующие в магию близнецов рисковали получить по челюсти. Но, сами знаете, одно и то же действие в исполнении разных людей приносит различные ощущения, а Кейт в любых проявлениях ассоциировалась для нас двоих только с удовольствием.
Вспомнив про то, что мы обладаем в некотором роде магией, я предложил ей загадать желание.
- Через месяц я уеду. Хочу, чтобы наша связь не разорвалась…

Не помню, что я чувствовал тогда, но мне кажется, что я до самой глубины души радовался за нее, хотя и боялся расставания. Да, я верил в ее большое будущее, ни коим образом не старался ее удержать, ни на секунду не позволял себе слабости, чтобы не показать случайно ей свои переживания. Тем более я видел, что это мучительно и для нее самой. Она стояла перед выбором между мировыми сценами и прогулками с нами. И пусть весь здравый смысл и мы с Натаном кричали о блестящей карьере в Нью-Йорке, маленькое и ранимое существо внутри нее терзалось в сомнениях и пыталось всеми силами избежать потери. Хоть она и не произносила этого вслух, но чувствовался ее страх, что стоит ей уехать, как мы найдем новую Кейт. А ведь мы надеялись на то, что ее желание сбудется даже больше, чем она сама, мы не могли ее потерять.
В тот день, когда несчастный случай разрешил все ее сомнения, я был потрясен ее горем и искренне рыдал вместе с ней. Хотя понимал, что именно тогда я и выиграл Кейт.

@темы: вырванные страницы

---

А у меня под кожей змеи

[Вороний Череп]

Мне нравится смотреть на руки людей. Лица могут быть одинаковыми, скучными, ничего не выражающими, но вязь вен на обратной стороне кисти, линии на ладошках, даже овалы ногтей никогда не повторятся, выдавая своего владельца не хуже глаз-зеркал души.
Посмотри! Вот рядом с тобой сидит дама. Красивая, изящная, холеная и холодная даже на вид. От взгляда ее серо-голубых глаз можно замерзнуть даже летом. А теперь забудь, выкинь из головы внешний вид этой Ледяной Королевы и посмотри на руки. У нее ладошки квадратные, как у детей – и ногти маленькие, не накрашенные, нервно обгрызенные. Кожа на кистях тоненькая, будто пергамент, а сквозь нее видные синие изгибы венок. Такие руки увидишь – и в душе поднимается желание защитить, обогреть, не дать этой тонкой кожице полопаться на выпирающих косточках.
А вот тут, рядом, стоит девушка. Хрупкая, тонкая, кажется, протяни руку, сожми, - и переломиться пополам. И волосы такие пушистые и тонкие, что девушка становится похожей на летний одуванчик. И удивляешься – как она еще так долго прожила, как не сломал ее наш жестокий и тяжеловесный мир? А посмотришь на руки, и удивляться перестаешь. Узкие, но не хрупкие кисти, даже на вид сильные. Вены перевивают плечи, прячутся под кожу, как самые искусные воины-невидимки. Кожа на косточках сбита в кровь, выдублена долгими тренировками, вымощена новыми ранками поверх старых ссадин. Такие руки даже тяжесть неба вынесут, куда уж там миру.
А теперь оглянись, только осторожно. Посмотри на того парня, молодого, с озорными веснушками по лицу. Смешной, волосы рыжие, улыбка лисья – хитрая, да довольная, будто только пять минут назад самолично куренка удавил. Смотришь на него, и самому улыбаться хочется, аж уголки губ подрагивают, будто в нетерпении. Вот только странное чувство остается, даже скорее послевкусие – горькое, вяжущее. А знаешь, почему? Да, именно на руки надо посмотреть. Кожа бледная, тонкая, тронешь – порвется, истлеет, разойдется неаккуратными швами по линиям вен. Косточки все наружу торчат, острые даже на вид: тронь – порежешься. Ногти длинные, обрезанные неаккуратно, а под ними слоями – краска: слой желтого, слой синего, слой красного, слой желтого. Как будто картину расковырял руками, пытаясь выбраться, спастись.
А у меня? А у меня под кожей змеи. Извиваются, холодные, покрывают кожу уродливым рельефом. Ускользают от прикосновений, прячутся под желтую пергаментную кожу. Одно слово – змеи…

@музыка: letzte instanz - mein leben

@настроение: умильно-депрессивное

---

[наедине с собой]

Всегда мне было так интересно наблюдать за дедушками, скажу откровенно. Встречая на своем пути «мужчину в возрасте», я всегда невольно улыбаюсь. Кажется, они хранят столько тайн, столько всего знают и молчат. Особенно нравятся дедушки определенного образа: высокие, седые (что в принципе свойственно людям в пожилом возрасте), обязательно на голове шляпа фасона их молодости; если на улице осень – чудесно, на нем будет пальто. Ни длинное, ни короткое. Непременно сочетающееся со шляпой. В руках походный чемоданчик, в котором хранится, по меньшей мере, половина тайн «старца». Там лежат книги, тщательно отобранные опытом жизни, с пожелтевшими страницами, затертыми обложками, глубокими смыслами. Книги эти перечитаны далеко не раз, ибо в них кроется то непостижимое, к чему старичок так старательно пытается подобраться. Вам кажется этот образ нелепым? Мне же, напротив, кричит о своем своеобразии. И вот, наблюдая за ним, возникает желание поговорить. Желание возникает, а возможность - нет. У меня есть один такой «хранитель» на примете, которого я встречаю каждый день взглядом, смотря в окно из своей комнаты.

Он выходит по расписанию во двор дома, посидеть на лавочке и почитать одну из тех замысловатых книжек. Дедушку «моего» зовут Вениамин. Разузнать его имя было не сложно. Вениамин выходит ровно в три часа пятнадцать минут. Скромно обходит периметр двора и садится на заветную лавочку. Читать начинает не сразу. Вначале он сидит и оглядывается, как будто в надежде. На чем основаны эти надежды? Посмотрев по сторонам, он откидывается на спинку пристанища; сейчас в его образе нет той робости, с которой он обходил «свои владения». Сейчас в его силуэте чувствуется настойчивость. Он такой невинный, но такой властный. С окна я вижу ухмылку, возникающую периодически на его лице. Что она значит?

Он медленным движением достает книгу как будто из неоткуда. Ухмылка тут же стирается с лица. Он, полностью погрузившись в чтение, проглатывает каждую букву. Это видно по медленным движением головы вдоль строк. Прочитав ровно девять страниц, Вениамин снова перестраивается: из сосредоточенного мудреца он превращается во властителя вселенной. Боже, как мне хочется оказаться рядом с ним. Узнать его мысли, выведать о том существе в его голове, которое подсказывает ему истины. Мне хочется узнать всю его жизнь. Мне хочется знать его молодость, его зарисовки (он непременно писал, пишет), его любовь мечтаю прочувствовать. А еще мне просто хочется услышать его мнение о насущном человеческом. Просто поговорить. Мне хочется, чтобы он мне улыбнулся и прошептал о том, что все будет хорошо.

Но, к сожалению, я сижу дома и бездейственно жду случая. Между тем, пока я рассуждала, он уже успел встать и уйти. Я замечаю, что он оставил свою книгу. Это мой шанс? Что мне мешает сорваться сейчас с места, взять оставленную книгу и отнести ему? Ничего. Именно поэтому я выбегаю на улицу преисполненная воодушевления. Я оглянулась вокруг себя. Подошла к лавочке. Дух перехватило, стало трудно дышать. Все от того, что я была слишком близка к желаемому. Я протянула руку за книгой. Это был Достоевский «Дневник писателя». Я провела кончиком пальца по обложке, быстрым движением открыла книгу и пролистала все страницы, вдыхая при этом аромат знаний, вдохновения, пристрастий, гениальности... Это был мой любимый писатель, от этого я еще больше захотела пообщаться с Вениамином. Сжав книгу, я двинулась к подъезду дедушки. С каждым шагом моя решительность утихала, я чувствовала приступ паники. «Это всего лишь пожилой человек, подумаешь, я высматривала его на протяжении нескольких месяцев… Ничего, все будет хорошо. Стоит только сделать пару шагов и я буду у него дома. Я заведу долгожданный разговор. Мы подружимся и будем каждый день встречаться » - проносилось у меня в голове.

Оставалось четыре шага — две секунды — один вздох — и ни капли рассудка. Я не смогла. Я развернулась и побежала домой. Зайдя к себе в комнату, я долго смотрела в одну точку, злясь на свою нерешительность. Завтра. Завтра непременно я к нему подойду, когда он будет гулять. Три часа пятнадцать минут. Три часа пятнадцать минут. Три часа пятнадцать минут. Я заснула, прокручивая в голове время для встречи, которое я назначила сама себе.

Утром, проснувшись, я узнала, что Вениамин умер. Я долго плакала, а мама все никак не могла понять, что меня так расстроило.

Я не смогла узнать чему же он так ухмылялся, чего ждал, я не смогла внять его заметкам, его прошлому, его любви.

Я каждую неделю хожу на кладбище, чтобы принести ему цветы, чтобы просто посидеть возле могилы и поговорить с ним. Эти разговоры помогают искупить мою нерешительность.

---

[кай]

цикады

Стояло жаркое для этих мест лето. Стрекотали цикады. Август только-только начался.
Мы медленно шли по гравийной дорожке через парк - это был последний день школьных занятий, поэтому можно было не торопиться домой. Такео встретил меня после школы, он всегда старался успеть к концу моих уроков, нес мою сумку, а иногда помогал с математикой или физикой. Он хорошо в этом разбирался, хотел стать инженером и строить мосты. Он всегда говорил, что хочет строить именно мосты, но никогда не мог ответить почему. Наверное, ему просто нравились мосты. Ведь может что-то нравится просто так.
Мы шли в тишине. Солнце пекло в спину, приходилось то и дело останавливаться, чтобы передохнуть на скамейках, расставленных у пруда, который тянулся через весь парк. Из-за долгой жары вода совсем отступила. Пруд стал настолько мелким, что иногда можно было заметить чешуйчатые спины огромных серых карпов, показывавшихся из воды, когда те подплывали близко к берегу, касаясь брюхом илистого дна. Они недовольно били о воду хвостом и снова исчезали в глубине.
Такео снял пиджак и ослабил галстук, я расстегнула самую верхнюю пуговицу блузки. Мы сидели на скамейке в тени прохладной листвы старого ясеня и пили остывший чай из термоса.
- Я уезжаю в Хиросиму послезавтра, - вдруг сказал Такео, нарушив долгое молчание. – На две недели.
- Это ведь целых полмесяца.
- Да, - выдохнул он, сделав глоток из стакана. – Оставшуюся половину проведем вместе. Я ведь обещал.
- Ладно, - ответила я, положив голову ему на плечо. – Но все-таки две недели – это так долго.

Дома мы пили сладкую воду со льдом и мятой, сидели на террасе, обнявшись, и разговаривали, но никогда не упоминали о войне. Я распахнула все окна и двери настежь, чтобы стало хоть немного прохладнее.
К вечеру жара спала. К вечеру цикады всегда стрекотали громче, особенно к концу лета. Мне всегда было грустно думать о том, что скоро снова будет холодно. Выпадет снег.

5 августа Такео уехал в Хиросиму, шел 1945 год

@темы: пентеракт

---

Немного о мужчинах Николь

[prestly]

В жизни Николь было не так уж и много мужчин. Все они так быстро приходили и уходили из ее жизни, что она даже сама не замечала этих незначительных перемен. Но все-таки среди этих "незначительных перемен" нашлись три довольно-таки значительные перемены. Первая значительная перемена была ее отцом. Добрый старик никогда не унывал, и казалось, что старел только внешне, а внутри оставался таким же молодым сорванцом как и тридцать лет назад , когда ему было двадцать. Конечно, это звучит смешно, ведь отцы должны вести себя , как подобает отцам. Грозным и строгим отцам, которые следят за каждым ухажером своей еще несовершеннолетней дочери. Это как раз и смущало Николь. Лет до шестнадцати, она пыталась прятать своего отца, от всех своих знакомых и друзей, все ей приходящими в голову способами, но по закону подлости работали они не часто. В тоже время, за всю ее - Николь - короткую жизнь, отец был единственным человеком , которому она могла рассказать все, нет, друзья у нее были, и она им доверяла, но все равно что-то не давало ей делиться с ними самыми сокровенными мечтами и проблемами.
Но как бы мы не хотели оставить все как есть, этому всему суждено меняться. Есть такие моменты, когда жизнь вдруг стирает все огромным ластиком, переворачивает с ног на голову, а ты смотришь в недоумении и есть только одно желание: вернуться туда, вернуться обратно в свою прошлую жизнь, в которой нет, вот таких шуток и сюрпризов, в которой если ты хочешь узнать что же произойдет дальше можно позвонить в справочник и тебе ответят на все твои возникшие вопросы. Но время летит, и первое пугающее впечатление проходит, а на место ему приходит что-то странно новое, оно словно разрывает вокруг тебя вакуум, и вдруг до тебя доносятся звуки новой жизни, звуки ее дыхания, сердцебиение, и ты неосознанно прыгаешь в ее бурный потолок, тебя кидает о скалы, накрывает гигантской волной, и кажется, что ты даже дышать не можешь, и жутко-жутко страшно, так что коленки подгибаются, и наверное любой здравомыслящий человек пытался бы выплыть на берег, но ты почему это не делаешь, ты плывешь в самый центр бури, в гигантский водоворот, который сожрет тебя заживо, но ты плывешь, плывешь, и плывешь, и ничего не происходит, буря тебя не разрывает, а гигантский водоворот не сжирает заживо, ты словно становишься с ним одним целым, мыслей в голове не остается, и становится так легко, словно ты можешь взлететь до самых небес, как чайка, над успокоившемся морем после шторма.
Такой момент наступил в жизни Николь, когда она, твердо решив, что хочет быть кем-то, правда кем она не знала, она не знала где, и не знала когда. Единственное , что навязчивой головной болью билось где-то у нее внутри, это было "Нью- Йорк - город мечты". И уже, когда она распаковывала огромный чемодан с кучей не нужных вещей, которые она протащила с собой от родного дома в Чешире, до маленькой квартирке в западной части Бруклина города Нью-Йорк, она поняла, что это что-то, где-то, когда-то не далеко. Вместе со всеми этими переменами в ее жизнь пришел второй самый важный мужчина в ее жизни. Его звали Чак Норис, и это был красивый, шоколадно-бежевого цвета кот, породы - японский бобтейл, который со всей присущей этой породе красивостью, всегда все делал с такой грацией и гордостью, что Николь иногда думала, что это не она содержит и позволяет ему жить в своей квартире, а он ей. При всей этой гордости, какой нет даже у английской королевы, Чак всегда был рядом с Николь. Когда она только сняла свою квартирку в западной части Бруклина, у нее хватало денег только на мягкий матрас, купленный ей сразу же по приезду в веймарте, и кота, Чак приходил ночью на матрас и устраиваясь под боком у Николь, тихо посапывал всю ночь, положив лапу на бок хозяйки. Когда Николь плакала от усталости и безысходности своего положения, Чак садился рядом и слизывал соленые капли с ее щек. Когда ей становилось плохо, ее тошнило, и кружилась голова, она просто лежала на полу и ждала, когда это все пройдет, а Чак с подоконника следил, раскрыв свои огромные чернющие глаза, в глубине которых читался страх за свою хозяйку, так что был похож на инопланетянина с другой планеты. Николь любила Чака, а Чак любил Николь, по крайне мере Николь так хотелось думать, не взирая на то , что все поступки этого горделивого кота можно было с легкостью объяснить логически, он любил ее, и это вся плата, которая нужна была Николь за бесплатное проживание в ее квартире в западной части Бруклина города Нью-Йорк.
И все бы было прекрасно, если бы Николь, через неделю после переезда в Нью-Йорк, не залезла в свой кошелек и не обнаружила там зияющую пустоту. Делать было нечего, работу бы ей все равно пришлось искать, да она сама была бы рада прямо сейчас начать ее искать, но была маленькая загвостка, которая перечеркивала все мечты и планы Николь. При всем безграничном позитиве, и трудолюбии Николь в свои двадцать шесть не имела высшего образования. Хоть у нее и не было высшего образования, но девушкой то она была умной, по крайне мере она себя такой считала, поэтому устроившись в маленькую кафешку в центре города официанткой, она твердо пообещала себе, что не задержится там надолго. В конце концов, выучится на кого-нибудь - не сложно. А вот на кого, ей еще предстояло выбрать, что и продлило этот "официантский" период на два, не предусмотренных николь, года. Как раз в это время в жизнь Николь пришел третий мужчина, который полностью разбил, перевернул и взорвал все ее принципы, и представление о мире. Звали его Шон. Шон Донехью.
Вообще Шон был ужасно скучным, снобистским клерком в юридической конторе. Он был, как бы это сказать, из тех людей, которые никогда не признают, что другие люди могут быть лучше его. А так как он много знал, Шон даже закончил философский факультет в одном из университетов Лос Анджелеса, если люди пытались доказать , что он не прав, он с огромным удовольствием, разбивал их, приводя огромное количество фактов и острот. С таким человеком как Шон было, мягко говоря, сложно ужиться, а уж дружить с ним могли только толстокожие, милые люди, которые, вообще в других людях ничего плохого увидеть не могли. Такие люди бывали огромной редкостью. Но они были, и Николь не входила в их число, тем не менее, она влюбилась в Шона, с первого американо с клубничным чизкейком. Нет, Николь не была такой душечкой, которая видит в людях только хорошее, просто она не разбиралась в мужчинах, и была немного легкомысленна, что и привело к такой непонятно откуда взявшейся влюбленности. Долго это конечно не продолжалось, Шон быстро дал понять Николь, что у них ничего не получится, что он серьезный человек и не хочет обманывать ожидания такой хорошей девушки. Николь от этого не сильно страдала, но общаться не перестала. Она еще никогда не общалась с таким странным и противоречивым человеком, что конечно разжигало в ней интерес. Ну, она ведь не знала, что так скоро этот странный и противоречивый человек станет одним из самых дорогих ей людей в ее жизни.
И что с помощью него, ее жизнь еще раз десять перевернется на все сто восемьдесят градусов, вместе с ним она переживет предательства и самые огромные разочарования. Хотя, может, это и не совсем плохо, а?

---

[vermilion dreams]

часть 6.
Кейт зашла в комнату, когда я, сидя на полу, перебирал старые наброски Натана. Я делаю это каждый день уже полгода, пытаясь повторить, сделать так же или хотя бы отдаленно похоже, и, откровенно говоря, иногда получается вполне неплохо. Кейт молча села возле меня и раскладывала по папкам то, что я уже посмотрел. Я заметил, что один рисунок она отложила в сторону, посмотрев поверх ее головы, я увидел, что это набросок балерины, разминающейся у станка. Позировала Кейт.
- Этот сюда, - я кивнул головой в сторону отложенного наброска и открыл нужную папку.
- Я знаю, просто хотела забрать себе.
Забрать наброски она собиралась не в первый раз. В ее взгляде читалось явное "Отдай".
- Нет, Кейт, ты унесла уже достаточно. Я храню все рисунки, сделанные до 24 апреля, - мы не любили говорить о моей смерти, поэтому называли дату без всяких трагических уточнений.
Она послушно, но с некоторым упреком, положила набросок на место.
- Тогда нарисуй меня снова.
- Это не самая лучшая мысль, что могла прийти к тебе в голову, - но Кейт, переключив свет в комнате, уже устраивалась на диване. Расположившись поудобнее, она замерла.
Я сел к ней спиной и продолжил заниматься своими делами.
- Натан, ты тратишь запас моей усидчивости на свои капризы, - было заметно, что она обижается. - Раньше ты просил меня позировать, теперь я тебе не нравлюсь?
- У меня не получится Кейт. Не получится, точно знаю.
- Я буду сидеть столько, сколько потребуется для того, чтобы получилось, - и она снова замерла.
Я взял лист бумаги и прицепил его к планшету, наточил кончик карандаша и принялся за дело.

Ведь я еще не рассказывал, как в моей жизни появилась Кейт? Мы познакомились два года назад.
Художественный класс Натана был частью огромной творческой гимназии. Там училась и Кейт в балетной школе. Иногда юные балерины позировали ученикам художественного класса.
Натану особенно нравилось рисовать Кейт. Вся его комната была завалена набросками Кейт с разных сторон, так я ее и увидел.
Я влюбился в изображения на бумаге. Боже, какой глупостью сейчас это кажется!
В один из дней я напросился с Нэтом в мастерскую. Там уже рисовали несколько человек, но не с натуры, позирующих не было.
- Пойдем за ней, - Натан, уцепившись за мой рукав, потащил меня по лестнице вверх. На четвертом этаже было несколько хореографических классов с зеркалами и станками. Мы поочередно дергали все двери, извинялись за вторжение, искали взглядом Кейт и, не найдя ее, направлялись к следующему классу.
Она танцевала одна в просторном боковом коридоре, напевая мелодию себе под нос. Заметив нас, она споткнулась, но поняв, что это не преподаватели балетной школы, запрещавшие тренировки в коридорах, продолжила танцевать.
Партия Мирты из "Жизель", как сказал мне Нэт. После завершения коридорного выступления, свидетелями которого мы стали, Кейт подошла к нам:
- Ну как?
- Лучше всех, Кейт, - Нэт приподнял ее над полом и покружил. - А это мой брат Дилан, он увидел тебя на набросках и влюбился. Вот, пришлось взять с собой.
Натан приобнял меня за плечи, и они с Кейт засмеялись. Я же стоял молча и глупо улыбался.
- На бумаге я, верно, лучше?
Кейт была тощей, сквозь обтягивающее боди проглядывали кости. С ссадинами от падений на руках и коленях она, скорее, напоминала брошенную собаку, чем одну из ведущих балерин нашего города. На рисунках она, объективно, была красивее, но от нее настоящей исходила какая-то смутно ощутимая сила, бесконечная энергия, заставлявшая если не любить ее, то восхищаться до дрожи в теле. Я понял, что именно это Натану и нравилось в ней.
- Нет, в жизни ты намного лучше, - наконец ответил я. Она снова улыбнулась.
- Дилан прав, Кейт, но я все равно хотел бы, чтобы ты сегодня позировала мне.
- Пойдемте, я уже размялась, а до занятия еще полтора часа.
Мы вернулись к лестнице и направились в мастерскую.
В тот день Кейт получилась особенно похожей, рисунки она сразу забрала себе. Мы дождались конца ее занятий и пошли провожать до дома.
С тех пор я приходил в гимназию каждый раз, когда Натан и Кейт договаривались о позировании. Ему нравилось рисовать ее, ей нравился он, поэтому я мог видеть Кейт довольно часто.

- Долго еще? У меня шея затекла, - Кейт приподняла голову и потерла затекшее место.
- Непохоже, - я кинул планшет с наброском в сторону. Она быстро подбежала и подняла его.
- Это я.
- По идее, да.
- Это не вопрос, Нэт, - она посмотрела еще раз на то, что получилось, и произнесла с одобрением, - Это я.
Кейт вынула набросок из планшета и, сунув его в сумку, ушла.

@темы: вырванные страницы

---

[vermilion dreams]

часть 5
- Натан, твои родители уверены, что тебе нужна моя помощь.
Мы сидели друг напротив друга. Она следила, чтобы мои руки лежали на коленях ладонями вверх, и каждый раз, когда я случайно убирал их (смахнуть челку с глаз или еще чего), она нервно стучала карандашом по столу и пронзала меня своим взглядом, словно молнией. Я изучал дипломы и сертификаты, висевшие на стене за мной в одинаковых коричневых рамках с тонкой золотой полоской по краю. Наверное, сидеть, вывернув голову в противоположную от собеседника сторону, - верх неприличия, но она тоже не отличалась радушием.
- Вы одинаковые рамки на всю жизнь вперед купили или каждый раз ищете такие же? - я ткнул пальцем в один из сертификатов, чтобы было понятно, о каких рамках я говорю.
Она впилась взглядом в мою оторванную от колена руку и вновь строго застучала карандашом.
- Натан...
- Можете называть меня Нэтом, - я улыбнулся, этой очень милой фразой я хотел сбить ее с мысли. Но за "дружелюбие" она вонзила в меня очередную молнию.
- Хорошо, Нэт, я тебе говорила о том, что твои родители обеспокоены твоим состоянием, и я хочу помочь тебе.
- А что Вы умеете?
- В смысле? - ее левая бровь поползла вверх. Не люблю, когда люди так делают. Они не в курсе что ли, что у них от этого лицо перекашивает?
- Вы только что собирались мне помочь, и я бы хотел знать, какого рода помощь я могу у Вас попросить.
- Я врач-психотерапевт.
- Это я уже там прочитал, - я махнул рукой на стену с дипломами в рамках.
Молнии, молнии молнии! Интересно, я действительно так нервирую ее или это такой способ воздействия на пациентов? Карандаш подпрыгнул над столом, чтобы вновь неодобрительно постучать, но она передумала и засунула его в подставку из малахита для всякой канцелярщины.
Я вновь обернулся на сертификатную стену, чтобы проверить, правильно ли я запомнил ее фамилию.
Ламберт. Видимо, французская, значит без "т" на конце.
- Миссис Ламбер...
- Мисс.
Я отметил про себя, что в жизни не женился бы на психотерапевте.
- Извините, мисс Ламбер, но я бы хотел прояснить кое-какой момент. Я, конечно, не могу сказать, что у меня крайне мало времени и гора невыполненных дел. И даже не берусь утверждать, что потратил бы два часа, что нахожусь у Вас в кабинете, на более полезные вещи. Но то, что провел бы это время с большим удовольствием, не будь я вынужден сидеть на неудобном стуле с вывернутыми руками, могу гарантировать со стопроцентной уверенностью.
- Вы здесь, потому что смерть близкого человека - сложное испытание, после которого не у всех получается вернуться к нормальной жизни.
- У Вас погибали близкие?
- Хирургу не нужно делать операцию себе, чтобы понять, как она делается.
- То есть нет?
- К счастью.
Мы посидели в тишине еще несколько минут. Я уже смирился с мыслью, что просто так от нее не отделаться, когда она вытащила фотокарточку из файла и протянула ее мне. На фотографии был запечатлен я лет 14-ти. Это часть двойного портрета - у карточки есть фотография-близнец с портретом Натана, только он смеется, а я пытался сделать серьезное лицо.
- Зачем Вы мне дали мою фотографию?
Она приподняла файл, чтобы я мог видеть надпись на нем - "Дилан Паркер".
- Это не Вы, Натан, это Ваш погибший брат, - она достала из другого файла еще одну фотографию, вторую часть портрета, и показала мне, - А вот это Ваша фотография. Вам не кажется странным, что Вы не можете отличить себя?
- Нет, мы близнецы, если Вы не заметили.
- Ваши близкие считают, что после его смерти Вы стали непроизвольно копировать его во всем. Вы теряете себя и превращаетесь в Дилана.
- Думаю, Дилан дослушал бы Ваши предположения насчет того, что со мной происходит, из уважения. Но при любом раскладе мне не достичь его уровня любезности, поэтому я с Вами прощаюсь, чтобы уберечь свои уши от этого фееричного бреда. Мои извинения, - и в три шага достигнув двери, я вышел, не дожидаясь ее реакции.

@темы: вырванные страницы

---

[vermilion dreams]

часть 4
Я мог бы стать отличным юристом, если бы мне не приходилось притворяться художником. Я часто наблюдал за тем, как Натан рисует. Он любил писать этюды за городом, поэтому всю весну мы ежедневно ездили в Эверглейдс.
В Эверглейдс почти не бывает посетителей. Это старый парк, о котором люди из правительства давно позабыли. Здания постепенно осыпаются, древние стены удушающе обвил желтый плющ, просовывающий свои побеги через больное тело строений. Раньше здесь был пруд, в котором можно было плавать, сейчас же все заросло осокой, и каждое лето отсюда высовавыют парочку утопленников, не слишком приятное место. Мне кажется, скоро здесь все развалится и парк превратится в лес. Натану бы понравилось.

Среди его красок полно давно засохших, многие кисти облысели, не знаю, зачем ему нужно было все это барахло, но большую часть я выкинул после первой же попытки творить.
Кстати, первая попытка была неудачной. Я знал простую схему: достаешь краски, выдавливаешь на палитру, разводишь растворителем и замазываешь холст. Получилось гребаное уродство, но все вокруг сказали, что я смог "посмотреть на мир под другим углом и это крайне оригинальное видение проблемы". Какая может быть проблема, если изображено яблоко на подоконнике? Оно засыхает на солнце от одиночества? Оно отражает состояние души человека, положившего его? Его подкинул юноша своей возлюбленной?
Ребята, вы в порядке? Это обычное яблоко на стандартном подоконнике, черт возьми. Именно поэтому не люблю художников.
Натан всегда писал "портреты" идеальных мест, даже если мы стояли около вонючего эверглейдского пруда. Луга, чистые ручьи, пастушки с золотыми волосами, прозрачное небо - почти идилия Вергилия. Он тратил все самое светлое в себе на эти картины, да, Нэт удивительно чувствовал весь мир и передавал другим лишь самое сладостное из всего, что можно получить.
Я же рисую всякое дерьмо, и все по привычке продолжают восхищаться. Подумываю о том, чтобы выиграть наш ежегодный творческий конкурс и пополнить уже мою коллекцию статуэток из оргстекла с гравировкой "Натану Паркеру".

Мама стала более внимательна к Натану, то есть ко мне. Я заметил, что когда я начинаю засыпать, она садиться на край моей кровати и смотрит на меня бесконечно долго. Она любит меня, то есть его, но не может без Дилана, то есть без меня настоящего. Это мучительно, в такие моменты я делаю вид, что просыпаюсь, хотя не засыпал, и она уходит.
Она чувствует в его теле меня и не знает, верить ли глазам или ощущениям. Через месяц после смерти Натана, она набросилась на меня и разодрала рубашку, чтобы убедиться, что умер Дилан. А потом плакала еще сильнее от стыда за то, что хотела бы, чтобы погиб другой.
А я не хотел, чтобы кто-то смирился. Как просто отказаться от одного, если есть такой же, но более соответствующий твоим ожиданиям. Нет, я не мог позволить смириться им с тем, что у них теперь один сын. Нас двое, нас будет двое всегда. Он мертв, но живет. Я жив, но похоронен.
В тот день, 24 апреля, я не знал, что творю. Я решил все мгновенно.
Вернувшись домой от подожженной машины, я уничтожил все следы настоящей смерти, перекрасил волосы, надел майку Натана, заключил левую руку в снятый с руки брата гипс и, разлив по комнате виски, улегся с бутылкой в постель, инсценировав один из загулов Нэта. О нет, в таком состоянии я не мог выйти из дома и точно ничего не знал о смерти брата до звонка мамы.
Нэта не вскрывали, потому что никто никогда не поверил бы, что Дилан сел за руль в нетрезвом состоянии. История с наркотой осталась тайной, как я и хотел.
Если честно, мне было плевать на последствия, на то, что будут чувствовать родители, Кейт. Я был полностью поглощен своим личным страданием, я упивался им. Брат всегда был половиной меня, я слишком сильно связан с ним, чтобы позволить уйти раньше себя. Натан здесь, он ходит в студию, он ест пиццу, отдирая от нее мои любимые оливки, он ездит в Эверглейдс.
Я же рассказываю свою историю. Вы можете положить цветы на мою могилу или угостить пивом, предложив выпить Натану.
Позже Кейт объяснила мне кое-что, и я понял, почему взял второй шанс и начал новую жизнь. Но это слишком унизительно, чтобы произносить вслух и тем более записывать.

@темы: вырванные страницы

---

[vermilion dreams]

часть 3
- Дилан, присядь, мне нужно сказать тебе кое-что ужасное. Натан разбился на машине, - с другого конца провода донеслись стенания раненого зверя. Целой вселенной не хватало, чтобы вместить ее горе. Она загибалась, ее душило отчаяние, какая-то часть нее умерла вместе с сыном.
- Мам, но Натан - я.

Час назад я вытащил Натана из лужи блевотины и решил подарить ему свою жизнь.
У меня было мало времени, чтобы задуматься над тем, что я делаю. Мне хотелось лишь прижимать к себе его бездвижное тело, меня трясло от рыданий, но я, как заведенный механизм, выполнял необходимые действия, понимая, что могу упустить единственный шанс, если кто-то явится раньше времени.
Мы очень похожи, на детских фотографиях нас не могут отличить даже родители, но одновременно мы совсем разные.
Я переодел Натана в свою одежду и подстриг волосы и ногти, снял с его левой руки гипс, следствие не особо удачной разборки, и надел на нее свои часы. Нет, Натан, ты теперь хороший мальчик.
Все тело Натана покрыто шрамами: что-то осталось после неудачных драк, что-то от падений под действием веществ, что-то он оставил на себе сам.
Он обожал страдать, он получал околофизическое удовольствие от боли. Он называл это катарсисом. Очищение через мучения. Глядя на его изуродованную бритвой грудь, я понимал, что если за страдания действительно прощают грехи, он был большим праведником, чем весь наш городок, считая священников.
Я взял бритву и, сжав зубы, полоснул ей по местам наиболее заметных шрамов. Меня перекосило от адской боли, из ран сочилась алая жидкость, пачкавшая все вокруг. Но я был уверен, что к тому моменту, когда кто-нибудь додумается проверить, все раны заживут и зарубцуются, так что мое тело ничем не будет отличаться от тела Нэта.
Схватив под руки, я поволок его к гаражу. Там стояла старая дедушкина машина, втащив туда Натана, я поехал на безлюдную окраину, где стоял заброшенный стеклоплавильный завод.
Нажав на газ, я въехал в стену. Теперь оставалось лишь пересадить Натана на водительское место. Я поправил ему рубашку и в последний раз прижался к нему губами, размазав свои слезы по его щекам. Мне было жаль его тело, но слишком многое в нем выдавало бы реального владельца, поэтому я открыл канистру и начал аккуратно заливать его бензином.
Прежде чем бросить зажигалку, я поднял на него глаза и замер. Ветер шевелил его волосы, он казался спящим, таким мягким и беззащитным.
Ну что же, зажжем сегодня на славу, братец?
Огонь мгновенно охватил весь автомобиль. Я дождался мгновения, когда языки пламени доберутся до лица Нэта, и повернул в сторону дома.
Прощай, Дилан, я похоронил себя собственными руками.

@темы: вырванные страницы

---

[vermilion dreams]

часть 2
Я из тех людей, о которых не сожалеют. Мы с Диланом были похожи как две капли воды, но его любили, а меня любил только он. Думаю, теперь вы понимаете, почему после его смерти все задавались вопросом: "Почему именно он?"
В детстве я колотил всех наших врагов, а Дилан делал за нас домашнее задание. Я ходил в драных джинсах и футболке с Сидом Вишезом, а он в идеально выглаженной одежде.
Он читал книги, а я листал глянец с голыми бабами и дрочил на них, закрывшись в ванной. Вообще он делал то же самое, но не рассказывал об этом за обедом.
Он мечтал стать юристом, а я порнорежиссером. Я несколько раз уходил из дома, а Дилан возвращал меня. В 16 меня выгнали из школы, но у меня было несколько неплохих работ, поэтому меня взяли в художественное училище. Мой наставник сказал, что я удивительно раним, это было очень важно для меня. Ведь если честно, я не менее трогателен, чем Дилан. За исключением того, что я напиваюсь до бесчувствия, жру таблетки, колюсь и трахаю его бывших девушек. Кроме Кейт.


- Думал, ты сегодня проваляешься в кровати, - я столкнулся с Кейт в супермаркете около часу дня.
- На самом деле я вообще не смогла заснуть после вчерашнего, - она складывала в корзину печенье с шоколадом и маковые кексы.
- Кейт, прошло уже полгода, прекращай!
- Нет, Натан, нет, он еще не оставил меня! Утром я встретила Остина, он видел его на прошлой неделе, он видел Дилана!
Ох, черт! Это был мой провал. На прошлой неделе я встретил Остина, он принял меня за брата. Он был очень рад, вспоминал веселые происшествия и рассказывал, что случилось с ним за месяцы, что мы не виделись. Точнее те месяцы, что не виделись они с Диланом.
Я решил, что мне проще прикинуться им, чем объяснять, что случилось шесть месяцев назад.
- Кейт, он видел меня. Он не обращался по имени, поэтому я даже не мог подумать, что он нас перепутал.
На самом деле Остин даже не здоровался со мной после того, как я сломал ему нос. Он не мог нас перепутать, если бы не случай полугодовой давности.
- Брось, Нэт, с чего бы ему разговаривать с тобой, вы ненавидите друг друга. Ты сразу мог догадаться, что что-то не так.
- Люди меняются, Кейт. Вдруг в какой-то день Остин проснулся с желанием любить весь мир, даже меня? Я не мог его оттолкнуть, сама понимаешь.
- Сомневаюсь... Расскажешь мне когда-нибудь, что случилось на самом деле в тот день?
- Только не в этой жизни.

Тем днем было 24 апреля прошлого года. Он валялся без сознания в собственной блевотине. Я хотел перевернуть его на бок, чтобы он не захлебнулся, когда в очередной раз из него попрет эта кровавая желчь. Я дотронулся до него и понял, что он слишком холодный, у него не прощупывался пульс. Рядом валялись таблетки первитина.
Он мертв, он мертв, он мертв, черт возьми!
Все, что угодно, но не слава сдохшего от передозировки кретина!
Я отправился за бензином.
Правда, не особо сходится образ Дилана-отличника с метамфетаминовым концом? Все верно, потому что Дилан - я.

@темы: вырванные страницы

---

[vermilion dreams]

часть 1
- Чертова дура! Что ты творишь?
- Я хочу спрыгнуть с моста, разве не понятно?
Я стоял на берегу и боялся, что, если попробую добежать до нее, она непременно прыгнет. Не думаю, что высота моста достаточна для того, чтобы умереть от удара, скорее, падение в воду обеспечит ей неплохой ледяной душ. Но она так и не научилась плавать, хотя я раньше ходил с ней в бассейн в соседнем районе каждую субботу, поэтому я скинул с себя куртку, чтобы быстро доплыть до нее, если не получится отговорить от очередной глупости.
- Кейт! Немедленно слезь оттуда, мне нужно передать тебе кое-что важное. Это от Дилана!
- Ублюдок, ты обещал то же самое в прошлый раз!
- Не слишком вежливо с твоей стороны! Между прочим, я вывихнул руку, когда доставал тебя из петли.
Стоя на перилах, она развела руки в стороны и закинула голову назад, чтобы видеть небо. Ноги ее подергивались, а слезать она не собиралась, так что оставалось надеяться лишь на то, что, качнувшись еще раз, она упадет назад на мост, а не вперед.
Я как раз успел выкинуть из карманов мобильный и деньги в тот момент, когда она с визгом полетела вниз.

- Нет, не надо плакать. Прошу тебя, накинь мою куртку, она сухая, сейчас подъедет такси.
- Дилан, прости меня, Дилан...
- Накинь куртку, почему ты не слушаешь?
Путь до моего дома занимает минут десять, не больше. Всю дорогу она дрожала, хлюпала носом и тихонько виновато выла, продолжая извиняться перед Диланом. Влажные глаза стали красными, губы потеряли четкий контур, знаете, наверно, как бывает у диатезных детей, переевших сладкого, - вокруг рта все будто покрывается мелкой розовой сыпью.
Открыв дверь и впустив ее, я первым делом налил пол-рюмки коньяка и заставил ее выпить, затем побежал наполнять ванну, чтобы сегодняшний заплыв не обернулся воспалением легких.
- Раздевайся и залезай, - я указал рукой на собирающуюся в ванной воду.
- А ты не выйдешь?
- Оставить человека, который дважды пытался покончить с собой, рядом с полной ванной? А если ты вздумаешь утопиться? Нет, прости, но мне придется следить за тобой.
Она залезла в ванну в одежде, окунулась с головой в воду и подвинулась в угол.
- Залезай, ты замерз, вероятно, даже больше меня. У тебя губы фиолетовые.
Я снял с себя свитер и устроился в другом углу. Минут пятнадцать мы сидели молча, от воды поднимался пар, а я все еще не до конца чувствовал пальцы на ногах. Кейт сидела, обнимая себя руками, и старалась не встречаться со мной взглядом.
- Кейт, тогда я хотел тебе сказать, что Дилан ближе, чем мы думаем. Что он рядом, он смотрит на нас. И он очень расстроится, если с тобой что-то случится.
- Когда ты вытащил меня из воды, я извинялась перед тобой. Натан, прости меня. Я хочу, чтоб ты знал, что мне жаль, что я мучаю тебя. Прости.
- Эй, Кейт, всем больно из-за его гибели. Мне тоже больно, мне в миллион раз больнее, чем тебе, мне в миллион раз больнее, чем всем вместе взятым. Я не могу пережить его потерю, но я не хочу, чтобы там, в своем новом мире, он расстраивался из-за наших глупостей.
- Натан, в последнее время я понимаю, что вы гораздо больше похожи, чем мне казалось прежде, когда он был с нами.
- Это не удивительно, ведь мы близнецы.

Меня зовут Натан Паркер. 24 апреля прошлого года умер мой брат-близнец Дилан. Я любил его настолько, что не смог с ним расстаться, поэтому кое-что придумал...

@темы: вырванные страницы

---

[Зебра Ивановна]

Зачарованно бьется сердце. Он сидит на самой вершине. Солнце садится. Облака рисуются у него перед глазами. Он улыбается.
Он достает из кармана сумки табличку. Do not disturb. Ее украли из самой дорогой гостиницы города его друзья. Специально для него. Он жмурится и представляет себе шелковые простыни в дорогих номерах этого дурацкого интернационального здания. Он ни разу не ночевал в гостиницах. Его гостиницы – это дома и квартиры таких же, как он, как и он сам. Что-то их все-таки связывает. Он вспоминает шелковые простыни и жмурится, и губы его застывают молочной пенкой на расплывшемся небритом лице.

И пока стынут губы, он вдавливает голову еще глубже в плечи и застывает так – неуклюжим монументом самому себе и вспоминает шелковые простыни дома у одного из тех самых приятелей, и складку юбки между ее коленями, и ее подрагивающие в такт голосу руки, и ее волосы, неразличимые на черной, почти матовой ткани. Он вспоминает ее тогда, и через месяц, и через полгода, и через все эти «пусть он мне позвонит», «где же ты пропадал?», «привет», - он проходит свою маленькую дорожку еще один раз, и ему почти стыдно. Плечи его передергиваются.

Он лежит, изредка открывая глаза, вглядываясь в такой чужой, такой незнакомый, разноцветный город, и, конечно, видит. Крыша дома. Отсюда видно, что на ней валяется какой-то неприкаянный мусор. «Неужели и ты?». «Тебе тоже это нравится?». «Крокодилы не умеют летать, но этот пусть полетит». «Камни так редко катятся вверх, так пусть хоть этот покатится». «Приходи ко мне завтра». «У тебя точно работа с утра?». «Ты хочешь есть?». «Знакомься, это папа». «Я не могу так больше!». «Давай».

Его плечи передергиваются. Впрочем, уже темнеет, а он до сих пор почти раздет. Белое, тестяное тело изо всех сил пытается загореть. В детстве он постоянно смотрел на шоколадных человечков, ровными рядами лежащих на пляжах, будто шашлыки на гриле. Он завидовал и дергал маму за рукав. «К тебе не пристает», - отвечала мама.

«Ко мне не пристает», - думает он, кладет гостиничную табличку перед своими кроссовками и переворачивается на живот. Чуть заметно щелкает кнопкой. В ушах скрип – так начинается Hans Appelqvist. Больше никаких звуков. Он словно в стакане с молоком.
Он ждет. А, может быть, просто делает вид. У него две профессии. Насколько в одной ожидание уничтожает результат, настолько сотворяет его в другой. Он привык к обеим. Он улыбается и чешет спину. Под левой лопаткой зреет маленькая родинка. Он никогда не видел ее в зеркале. Солнца почти нет, но он снова закрывает глаза – и вот оно.

Они сидят на расплавленном бронзовом памятнике. Рисунки с футболок почти перевелись на кожу. Волосы вплавились в кепки. Они сидят и ждут, и пытаются разговаривать, но последний раз получалось час назад. Силы остались только на смех. Мимо проходит менестрель – попугай на плече, плюшевая мартышка на спине, широкополая шляпа, идиотские сапоги, джинсовая куртка, как у кретинов из прошлого века. Она громко смеется. У него смех рождается медленно – сначала чуть-чуть, потом сильнее, ручеек – в море, зато его сложно остановить. Они смеются и снова спрашивают друг у друга время.

Он косится на табличку – на ней какое-то особенное, вишневое солнце – и лезет в сумку за тетрадкой. Ветер дует ему на грудь. Он закрывает глаза, и кончиком пальца шерстит тетрадные листы. Будто карточную колоду. Открывается сказка.

Он закуривает, выпускает слепой дождливый дым и улыбается. Сказка: полупустой парк, пачка дешевых сигарет, полное отсутствие алкоголя, она рядом. Ему скучно, он ждет открытия бухгалтерии, он смеется, пыльно и неуверенно, и вдруг – «Давай напишем сказку». И истертый, выцветший блокнот передается из рук в руки. Хохот. Падает на листья ручка. Солнце не кажется уже таким знакомым. Не хочется совсем ничего замечать вокруг. Сказка готова. «До свиданья?». «А... да».

Он улыбается. И продолжает улыбаться, когда две маленькие оранжевые ладошки закрывают ему глаза. Он накрывает их своими.
Флуоресцентным розовым светится сквозь дрожащие треморные пальцы нежный и яростный закат a-la rave. К нему не пристает. Зачарованно бьется сердце. Через четыре года он вспомнит все это и судорожно вздрогнет от едкого горячего стыда.

@темы: белые полоски